Новая встреча

- Я просил бы вас, сударыня, успокоиться и чётко отвечать на мои вопросы, - голос Сапожникова был спокоен. Но сидящие в кабинете надзирателей Смоленского сыскного отделения за соседними столами Макарий Кузьмич Марьенков и Константин Дмитриевич Авдеев, слыша в тоне Николая Степановича металлические нотки, понимали, что скоро грянет буря, - развели тут, понимаешь, всемирный потоп.
- А вы, дамочка, перестаньте голосить. В конце концов, тут присутственное место, а не балаган.
Молодая симпатичная шатенка, с которой разговаривал коллежский регистратор Сапожников, утёрла слёзы батистовым платочком, пошмыгала носом и согласно кивнула головой, мол, готова, спрашивайте. Другая, высокая дородная синеглазая блондинка, надувшись, заёрзала на стуле.
- Итак, Аделия Дмитриевна, вчера около полудня к вам на квартиру в доме Одинцова зашла незнакомая женщина?
- Да, только квартира не моя, а вот Степаниды Андреевны, - Аделия кивнула в сторону блондинки.
- Хорошо, на квартиру Степаниды Федоренко, в которой вы живёте. Что она вам сказала, как представилась? – тяжкий вздох Сапожникова заставил его коллег прыснуть от смеха в чернильницы.
- Сказала, что она представительница Красного Креста, пришла переписывать беженцев, - снова всхлипнула молодая женщина, - потом попросила карандаш и бумагу, мол, она свои забыла в соседнем доме. Я ушла в комнату, она осталась в прихожей. Записала мои данные, попрощалась и ушла. А вечером вернулись Степанида Андреевна и Мария Семёновна…
- Кто такая?
- Моя сводная сестра, Мария Семёновна Симухина. У меня на квартире проживает, - блондинка не упустила случая вставить слово.
- Хорошо. И они обнаружили пропажу часов?
- Да, мы обнаружили. Я лично не нашла на комоде серебряных часов с золотой цепочкой. Тридцать рублей серебром, кстати, их цена. Мужа моего, без вести на фронте сгинувшего, память, - затараторила блондинка. Аделия лишь молча кивнула головой. От тяжкого вздоха Сапожникова должны были заплакать даже обшитые деревом стены присутственного кабинета. Ну как же его эта вздорная баба утомила за последние полчаса, Господи прости!
- Аделия Дмитриевна, опишите, пожалуйста, приходившую к вам женщину.
- Блондинка, среднего роста, лет двадцати пяти. Тёплый синий жакет с мехом, чёрная юбка, черный тёплый платок. Вот всё вроде бы.
- На лице родинки какие-нибудь, шрамы, может быть?
- Нет, лицо чистое.
- Я вам сейчас покажу альбом с фотографиями, и вы попробуете поискать в нём эту женщину. Хорошо? – беженка снова кивнула. Сапожников, вынув из стенного шкафа большой альбом в толстом картонном переплёте, положил его на стол перед Аделией.
- Смотрите внимательно, прошу вас, Аделия Дмитриевна.
- Да вот же она, вот.
- Вы уверены?
- Да, да. Она самая.
- Замечательно. Вот тут под протоколом опознания распишитесь, - Сапожников положил на стол перед собеседницей типографский бланк, - с моих слов записано верно… и можете быть свободны.
Расписавшись, Аделия Дмитриевна Лапковская покинула сыскное отделение, а вот от Степаниды Федоренко оказалось не так просто избавиться.
- Вы же вернёте часы? – громко вопрошала она, нависнув над столом Сапожникова.
- Мы сделаем всё от нас зависящее, Степанида Андреевна. Тем более что ваша квартирантка опознала по фото воровку.
- И кто такая?
- А вот этого вам, Степанида Андреевна, знать пока не обязательно. Тайна следствия. Идите домой, я вас вызову повесткой, когда дело разрешиться.
Но Федоренко почему-то решила поговорить с полицейским надзирателем о Лапковской и принялась громко её расхваливать. Мол, не смотрите, что глаза у неё на мокром месте, это от пережитого. А так вполне себе хорошая жиличка у меня. А готовит-то как! Такой холодный борщ да окрошку на кефире делает, пальчики оближешь. Выведенный из себя Николай Степанович разразился громкой гневной речью:
- Я, Степанида Андреевна, великоросс. Родился и живу в Смоленске. И ежели я ем окрошку, то только приготовленную как положено, по старому рецепту, на кислом белом квасе и затиркой из яичного желтка с горчицей. А если я хочу ботвинью, то, чёрт побери, из молодой варёной свекольной ботвы, со льдом и с солёной рыбой. А все эти ваши кефиры не для меня. Откуда она там, эта ваша Аделия Дмитиевна, из Ковенской губернии? Вот там пущай и готовит с кефиром или с чем ещё…
Федоренко громко возмущённо фыркнула, резко отвернулась от стола Сапожникова и вышла из присутствия. Сыскари дружно выдохнули. Ох, и душная бабища.
- Николай Степанович, кого же она там опознала? – Марьенков отложил перо и потянулся, разминая плечи.
- Старую знакомую нашу, Ольку Христофорову. Объявилась-таки, не усидела в Торжке. По описанию потерпевших на ней ещё как минимум парочка краж. Осталось теперь только Пашку Фескова найти, там и Оленька рядышком.
- Это вряд ли. Павел Бонифатьевич Фесков нынче пребывает в морге земской больницы. И, что показательно, Ольги Христофоровой рядом нет, - вступил в разговор Константин Дмитриевич Авдеев, - я утром ездил на Рачевку. Пять отравленных. Фесков, его трое подельников и хозяйка притона, Устинья Макаровна, как же ж бишь её… ну да, неважно…
- От те раз! Добегался, значит, Пашка-Печник. А чем отравлены? – Сапожников был очень удивлён, - не уж- то кому дорогу Паша перешёл?
- Выясняем. В сенях найдена банка, предположительно, с крысиным ядом.
- Да уж, дела. Придётся Христофорову по старым адресам искать, на Свирской, - Сапожников раскрыл дверцы большого шкафа, запихивая альбом с фото на полку, - Вот ведь вздорная баба эта Федоренко. Наговорила про всякую еду, теперь жрать захотелось.
- В этом деле я вам, господин Сапожников, могу поспособствовать.
Николай Степанович аж подпрыгнул от неожиданности. Этот голос он очень хорошо знал. Как и эти карие глаза, что весело смотрели на него из-под козырька офицерской фуражки. На пороге кабинета стоял высокий поручик, в серой шинели, перетянутой ремнями амуниции.
- Пал Палыч, друг дорогой, - с громким воплем, уронив по дороге стул, Сапожников кинулся обнимать гостя.
- Да, тихо ты, задавишь, бугай, - весело кричал Мещерский, а это был именно он, пытаясь вывернуться из медвежьих объятий сыскаря.
Уже через пять минут Мещерский с Сапожниковым вышли из сыскного отделения. Начальник отделения Семён Георгиевич Моисеев был вызван к губернатору, поэтому Николай Степанович объявил коллегам, что идёт искать по Смоленску Ольгу Христофорову. На что услышал от Авдеева, что он, мол, Авдеев будет крайне удивлён, ежели Сапожников в компании со своим другом оную Ольгу отыщут. Ухмыляясь в короткие густые прокуренные усы, Сапожников пробурчал, что и сам крайне удивится.
От Лопатинского сада мимо мужской гимназии друзья вышли на Пушкинскую улицу. Начало ноября 1916 года выдалось в губернском городе сухим и морозным. Тусклое осеннее солнце пряталось в серых облаках, затянувших небо. Лёгкий ветерок гонял по булыжным мостовым пыль вперемешку со снежной крошкой, качал голые ветви деревьев в городском саду Блонье, ворошил перья нахохлившимся на ветках галкам и голубям. Весело трезвоня, к Губернаторскому пролому проехал трамвайный вагон.
- Николай Степанович, а мы куда идём? – прихрамывая, Мещерский еле успевал за широко шагающим сыскарём.
- В ресторан при «Европейской». Там у меня нынче полный карт-бланш. Извини, я тут разбежался, а ты, Пал Палыч, ранен был что ли?
- Да. Австрийский осколок мало того, что бедро распорол, та ещё и по кости проехался. Хорошо хоть не сломал. А то бы я сейчас за тобой на костылях поспевал. Но всё не так плохо, после госпиталя два месяца отпуска до полного выздоровления. У жены с сыновьями в Гжатске побывал, теперь в Смоленске поживу.
-У кого побывал? - Сапожников выпучил глаза от удивления, - вот так да. Ты про жену с детьми и не говорил ничего.
-А вспомни, что ты мне про женитьбу, да и про любовь высказывал. А я-таки князь, надо род продолжать. Брат мой Юрий молод ещё, а Николаю, чтобы жениться, нужно заполучить разрешение всего офицерского собрания Лейб-Измайловского полка. Дима родился в Петербурге в начале 14-го года, а Андрюшенька перед самой моей отправкой на фронт в 15-м году в Гжатске. Княгиня Наталья Степановна туда переехала, поближе к родительским имениям. А как это ты умудрился к ресторанным в доверие втереться?
- В октябре 14-го года у них в ресторане напился в зюзю подполковник один. Да не простой, а из самой контрразведки. Так за столом и приснул. Официанты будить побоялись, а кто-то под шумок увёл у него серебряный портсигар, перстенёк золотой с камушком да портмоне. Он как опамятовался, такой крик поднял, что Боже ж мой. Кричал, что вызовет в ресторан воинскую команду, да и расстреляет всю обслугу, к чёртовой матери. Думал, его официанты сонного обнесли. Метрдотель нас и вызвал. Пока Моисеев буяна успокаивал, я официантов допросил. Они говорят, что в основном были в зале постоянные клиенты, да три парочки из постояльцев гостиницы. Сам знаешь, ресторан из дорогих, швейцар на входе, кого попало не запустит. Я в гостиницу. Идём с портье по номерам. И в одном вижу, нервничают дамочка с кавалером. Поговорил, посмотрел на них, и уверился, что они это. Так в лоб и заявляю, ежели, мол, мне сейчас украденное отдадите, будете иметь дело только с сыскным отделением. А вот ежели заартачитесь, то шепну я в ресторане буйному контрразведчику, что есть подозрение на вас. И чего он там с вами делать будет, мне уже не интересно. А подполковник может из вас и шпиёнов немецких сделать, работа у него такая. Как по волшебству всё украденное на столе передо мной появилось. Вот с тех пор я у ресторанной обслуги в фаворе. Ага, вот и дошли.
Блистающий золотыми галунами швейцар открыл перед друзьями тяжёлые высокие двери, гардеробщик принял пальто, шинель и головные уборы. Мещерский попытался вынуть из кармана шинели плоскую фляжку, но Сапожников замахал руками, мол, не надо ничего, всё будет. Официант за два прошедших года, казалось, и не изменился вовсе. Всё та же белозубая улыбка, чёрный как ночь пиджак, безупречная накрахмаленная белизна манишки и фартука. От отдельного кабинета Мещерский отказался, и белозубый усадил друзей в общем зале у окна.
- Чего желаете закусить?
- Что-нибудь в русском стиле, - отвечал князь, - грибки солёные, капусты квашеной, огурцов солёных, сельдей…
- Залом астраханский имею предложить. Также балычок имеется, свежайший. Икорки, расстегайчиков?
- Непременно. На горячее в том же духе.
- Свиная ножка, печёная. Начинённая куриным мясом и белыми грибами. Котлетки из лося, по-егерски. И стерлядку вам имею предложить, в икорном соусе, - ресторанный всем своим видом выражал готовность услужить.
- Сенечка, друг любезный, - вступил в разговор Сапожников, - ты нам ко всему этому добавь ещё брусничной воды кувшинчик. Да чтоб непременно со льда, и чайную пару, будь добр, мою чайную пару. Ну да ты понимаешь.
- Всенепременнейше-с, Николай Степанович, - официант умчался в кухню.
- Зачем нам чайная пара? – Мещерский был немного озадачен.
- Увидишь, Пал Палыч. Всё увидишь. Я ещё и десерт потом затребую.
- Ты, десерт? Вот бы никогда не подумал.
- Старею, наверное. В кондитерскую к Ранфту через день захожу, - отвечал Сапожников, разглядывая висящие на груди у князя ордена, - неплохо за полтора года послужил ты, Пал Палыч, неплохо. И Владимир с мечами, и Анна с мечами и бантом.
- Если уж решил воевать, так нужно воевать. Хотя поначалу страшно было, и себя перебороть было сложно. Как это убить человека, такого же, как ты. Пусть говорит на другом языке, но ведь такой же. Руки-ноги-голова. А потом всё стало просто, хочешь выжить, убей врага. Вот и весь расклад.
Тем временем на столе появились закуски и два больших фарфоровых чайника.
- Теперь можно и отметить нашу встречу, - проговорил Сапожников, наливая князю в стакан в красивом мельхиоровом подстаканнике светло-коричневую ароматную жидкость. Мещерский взял в руки стакан, принюхался.
- Это же коньяк. Вот как в Смоленске сухой закон обходят.
- Суровость законов Российской Империи умеряется их повсеместным неисполнением. Хоть и не мне эдакие вещи вслух говорить.
- А во втором чайнике водка, я понимаю? Чайная пара, заварка и кипяток. Вот ведь шельмы.
- Нет, Пал Палыч. Это всё ж-таки моя чайная пара. Во втором чайнике светлый ром, - сыскарь налил в свой стакан прозрачный напиток, за встречу.
Стаканы сдвинулись с легким звоном. Выпивка была очень неплоха, тосты следовали один за другим, еда была сытна и обильна. И вот уже раскрасневшийся от выпитого Сапожников вещает князю о делах в губернском городе.
- Дак ведь народу-то прибавилось от прежнего чуть не вдвое. Военные, беженцы всякие. Из западных губерний много кого принесло, и шушеры всякой в достатке. А тут ещё и собственные урки осенью 14-го прям с цепи сорвались. По улицам вечером и пройти нельзя было. Кражи, грабежи да разбой. Правда, наш начальник Моисеев быстро с этим разобрался. У коменданта выпросил полусотню казачков. Да и пошли мы громить известные нам притоны. А пообщавшись с лампасниками, жульё нам ещё и про неизвестные порассказало. У чубатых ведь как? Чуть что не так, нагайкой по башке, прикладом по хребту, да в довесок сапогом под дых. Урки взахлёб пели, лишь бы побыстрей в тюрьме оказаться, подальше от казачья. Притихли воры после рейдов. Некоторые, по сведениям агентуры, даже в деревни побежали, порешив в уезде пересидеть. Но у нас всё одно бардак. Правильно Крылов Иван Андреевич писал. Когда в товарищах согласья нет. Нам бы своими делами заниматься, а со всех сторон, мол, окажите помощь контрразведке, помогите жандармскому управлению. А они, что показательно, с нами никакой информацией не делятся, всё сами по себе. А сыскное помогай. В общем и целом, однажды лебедь раком щуку, тьфу, прости Господи. Давай ещё по одной.
Выпивши, Николай решил выйти освежиться. Мещерский отказался, сославшись на разнывшуюся ногу. Сапожников вскоре вернулся, да не один. На свободный стул он усадил миловидную блондинку в тёплом синем жакете. Серые глаза её были подёрнуты какой-то пеленой, сидела девица на стуле с идеально прямой спиной и постоянно что-то бормотала себе под нос.
- Вот уж действительно, на ловца и зверь бежит. Представляешь, мы за неё в сыскном перед самым твоим появлением говорили, и на тебе. Бродит вот такая вот, как пыльным мешком ударенная, по Пушкинской, у прохожих про какого-то Пашу-Ворона спрашивает. Алкоголем от неё не пахнет, может под марафетом? А мне с ней поговорить не мешало бы. Ах да, забыл представить. Прошу любить и жаловать, Ольга Тимофеевна Христофорова. Та самая мамзель, которой ты в своё время отказал в криминальных наклонностях, - Сапожников широко улыбнулся, - это с её-то четырьмя отсидками.
- Олька, нат-ко, выпей. Может, в голове проясниться, - полицейский придвинул к девице стакан, наполовину наполненный ромом. Реакция девушки оказалась крайне странной. Всем телом откинувшись на спинку стула, она попыталась оттолкнуть стакан обеими ладонями и громко закричала:
- Нет, нет. Они выпили, и потом долго и страшно умирали. Нееееет!
- Эфиоп твою бабушку, - на лице Сапожникова озадаченное выражение сменилось на хищно заинтересованное, - Ольга, кто помирал? Пашка-Печник? Кто, я тебя спрашиваю, такую мать? Да как же тебя, лахудру, в чувство-то привести?
Мещерский резким движением залепил девице звонкую пощёчину. Одну, другую, третью. От четвёртого удара Христофорова уклонилась, зло поглядев на офицера прояснившимися глазами.
- Ты, твоё благородие, чего хлыстаешься? Физиономия чай не казённая, - девушка оглядела сидящих за столом, - здрасте вам, ваше степенство Николай Степанович, давно не виделись. А чего это я у вас за столом делаю? Аль спросить чего хотели?
- Да, Оленька, да. Время не подскажешь? А то вот с другом засиделись, заговорились, совсем счёт времени потеряли.
- Четверть шестого, - Христофорова вынула из кармана жакета большие серебряные часы с длинной жёлтой цепочкой.
- Замечательно. Дай-ка мне брегетик этот сюда. Не твой он, совсем не твой, - Сапожников спрятал часы во внутренний карман пиджака и широко улыбнулся нахмурившейся Ольге, - а порасскажи ты нам, девица, что ты в Смоленске делаешь. Ты ж должна сидеть тихо в Торжке и не отсвечивать?
- А жрать мне там чего, в твоём занюханном Торжке? Деньги кончились, на работу не берут. Чего мне делать-то, сладким местом торговать, а, мент? – голос Ольги звенел.
- Ты на меня, девка, не рычи. Не я тебя воровать заставлял, не я в воровском том деле наставлял. И вообще, что за моду взяли вы, блатные, нас на австро-венгерский манер обзывать? Нет у российской полиции в униформе такого предмета одежды, как ментик, он же короткий плащ или мент. Это только австрийские полицейские их носят. Вот ихние воры их и величают ментами, а нас не нужно.
- Хорошо, Николай Степанович, учту. Так что мне, сладким местом торговать надо было, лягавый? Так тебе больше нравиться?
- Да, работа у меня действительно собачья. На лягавого не обижаюсь. Так, попикировались, и будет. Плохо тебе, стало быть, жилось в захолустном Торжке. Приехала ты на родину. Когда?
- В это Рождество. Сунулась туда, сюда, да к Пашке-Печнику снова и прислонилась.
- Старая любовь не ржавеет? – ухмыльнулся Сапожников, и, заметив вопрошающий взгляд Мещерского, пояснил, - Пашка-Печник, он же Павел Бонифатьевич Фесков, двадцати семи лет. Родился в деревне Барсуки Краснинского уезда. Совсем молодым ещё пришёл в Смоленск обучаться печному ремеслу. Да работать не восхотел. Только кличку и получил, Печник. Четырежды судим за кражи. Осенью 14-го подмели его по мобилизации, да он, паскуда, даже до фронта не доехал. Удрал в Минске из запасного батальона. Вернулся в Смоленск, собрал шайку, человек пять, да и продолжил воровать.
Христофорова, взявши в руку стакан, маленькими глотками тянула ром.
- Работала я всегда с Пашкой. Заходила в квартиры, представлялась то сотрудницей Красного Креста, то Земского союза городов, то от городской управы. Мол, списки составляю беженцев, али нуждающихся. Ну и брала, что плохо лежит. А во дворе сразу Печнику передавала, даже если фраер ушастый хватится пропажи да меня догонит, взятки гладки. У меня ничего не найдёт.
- Толково, - похвалил сыскарь.
- Так вот и текло время. А в сентябре Пашка к тётке Устинье на Рачевку привёл каких-то господ. Один мордатый, с бородкой небольшой, дорого одетый. Трость у него ещё с серебряным набалдашником. А другой, высокий, лицо лошадиное, да жёлтое, как у больного. В военной форме.
- Офицер, что ли? – Николай ловил каждое слово собеседницы, - а погоны какие, что за чин?
- А я чего, в них разбираюсь? Только он не совсем офицер. Он из этого, союза городов. Вензель у него на погонах эдакий, с завитушками, ВЗС. Долго они о чем-то говорили, а после Пашка сказал, что за хорошие деньги нужно человечка одного с кичи вытащить. Только, чтобы непонятно легашам было, за кем приходили. Поэтому нужно из камеры в третьей полицейской части как можно больше сидельцев увести. А я должна была дежурного городового отвлекать. Вот так я с Пашей Вороновым и познакомилась.
- Пашка Воронов, чернявый такой, синеглазый? Знаю, служили вместе в третьей части, - Сапожников важно покивал головой, мол, не врёшь, девка.
- Зашла я в часть после полуночи, зареванная. Меня, мол, ограбили на Витебском. Сумочку обобрали, а там деньги да документы. Павел Николаевич мне объяснил, что сейчас один в части, помощник пристава на выезде. Заявление писать лучше уже завтра. Я снова разревелась, а он меня чаем напоил, пряником вяземским угостил, пожалел. И так мне с ним спокойно и тепло стало. Вот сидим мы в части, разговариваем. А Печник со своими в это время выломали решётку в камере, она там и вовсе на двух гвоздях держалась, выставили раму, да и пятерых арестантов увели.
- Ага, как же пятерых, - сыскарь широко улыбнулся, - троих, тех, что Пашка Фесков с собой увёл через трамвайные пути по Старо-Петроградской. Эти да, сбежали. А двое других рванули к Покровской горе. Да сдуру оказались в саду дома тюремного комитета. А один из надзирателей не спал, покурить на крыльцо вышел. Вот он беглецов и приласкал. Одному нос свернул на сторону, другому так сапогом в живот заехал, что того в земскую больницу свезли. Ну, и дальше чего?
- Просидели мы с Вороновым долго, да только из камеры кто-то заорал, что, мол холодно стало, да и людей поубавилось. Паша бегом туда, а я побыстрей из части. На Рачевку к тётке Устинье когда пришла, Печник там уже был со своей шайкой, а убежавших арестантов с ними не было. Фесков довольный, пачкой ассигнаций трясёт, водку глыщет. А через три дня меня Воронов выследил, на Свирской. Как из-под земли передо мной вырос, сам в цивильном, глаза злые. Мне, говорит, теперича одна дорога в вашу банду, следователь за побег арестантов всех собак хочет на меня повесить. Я понял, что ты не просто так ночью в часть зашла. Надо было бы тебя, девка, следователю сдать, да глянулась ты мне. Веди уж к своим, в притон, али ещё куда. Повела я его, только не на Рачевку, к Печнику, а к тётке своей на Свирскую. Три дня мы там прожили, любились да за жизнь разговаривали. Думали да рядили, что делать, да как дальше жить будем. Возврата Паше в полицию уж не было, порешили, что пойдём к Фескову, а работать Воронов со мной будет, как раньше Печник. А у тётки Устиньи в тот вечер вся фесковская шайка собралась. Печник как меня увидел с незнакомцем, так и зарычал, мол, кто таков, что за трали-вали? Я и слова не успела сказать, как Воронов отрекомендовался бывшим городовым, что по нашей вине нынче в бегах. Урки его уж на ножи хотели взять, да куда там. Паша из кармана револьвер достал, короткоствольный, да и ворам разъяснил кое-чего. Мне, говорит, всё равно возврата назад нет, с Ольгой буду работать. А вас постреляю, да и дело с концом. Ты, мол, Печник, вор авторитетный, сам подумай. Как получал с Ольгиных дел процент, так и будешь, да и я тебе могу пригодиться в разных делах. А будете быковать, так у меня, мол, рука не дрогнет. На том свете деньжата без надобности. Поскрипел Печник зубами, да и согласился. Доброе слово со стволом в руках намного быстрее доходит. А Трали-Вали, так его Печник прозвал, да людишки его подхватили, действительно в делах пригодился. Так-то он всё больше со мной ходил, но и в больших делах себя показал. А уж когда ланинский магазин выносили, так и вовсе почитай всё он один и сделал. Сторож в колониальном магазине был один, старичок, да по двору собаки бегали аж четыре штуки здоровущие, да злющие. А у Паши, оказалось, форма городового припрятана была. Нарядился он, да посреди ночи в ворота и постучал, мол, проверка от полиции. Сторож собак на цепь посадил, да калиточку в воротах и отпер. Воронов его по голове и приголубил. А уж дальше, выноси, сколько сможешь уволочь.
- Только сторож через пару дней в земской больнице помер, - вздохнув, проговорил Сапожников, и потянулся за стаканом, - такая вот канитель. Ну, а дальше чего было?
- Неделю назад заболела я, по-женски. Эти дела у меня всегда тяжко проходят, живот болит, мутит. Я с Рачевки к тётке на Свирскую и ушла. А Трали-Вали там остался, Печник сказал, что знатное дело наклёвывается, снова его форма городового нужна. Отлежалась я у тётки, да вчера утром и пошла на Рачевку. А по дороге в дом Одинцова на Загорной зашла. Правда, в трёх квартирах никто не открыл, а вот у чухонки этой я часики и увела, каюсь. А на Окопной улице за водоразборной будкой тётку Устинью встретила, она из лавки шла. Пошли к ней домой вместе. Она рядом со мной плетется, говорит чего-то, а я её и не слушаю вовсе. Все мысли об том, что вновь своего любого Воронова увижу. А Устинья мне про Пашку-Печника, мол, любит он тебя, девка, и всё такое прочее. Такой грех на душу взял, такой грех. А мне в одно ухо влетает, в другое вылетает. Когда в хату зашли, вот тогда меня понимание-то и накрыло. Вся шайка в сборе, всё четверо, а Паши моего с ними нет. Сидят, водку жрут да ухмыляются. На мой спрос Фесков отвечает, что ушёл три дня уж как Трали-Вали в город, вроде как ко мне, на Свирскую, да с тех пор и не появлялся. Стою я, к стенке спиной прислонилась, а в ушах тётки Устиньи слова гремят. Грех, такой грех на душу, мол, Печник принял. А на столе у них водка закончилась. Пашка мне и говорит, принеси, мол, из сеней, там под лавкой бутылки стоят. Стою я в сенях, с бутылкой белоголовки в руках, а на полке прям перед глазами большая банка жестяная, из-под чая. Тётка Устинья в ней крысиный яд хранила, очень её мыши да крысы доставали, по сараю чуть не в открытую шастали. Я сургуч с бутылки сорвала, да и три больших горсти в водку и сыпанула. Водку Печник по стаканам разлил, да и мне тоже. Я отказалась, говорю, после порошков обезболивающих пару-тройку дней нельзя. Он тогда мой стакан тётке Устинье предложил. Не хотела я , чтобы и она. Не хотела, - из глаз Христофоровой ручьём полились слёзы, - страшно они умирали. Корчились, орали. Печник с ножом ко мне пополз. Хрипел-рычал, крутило его, но полз да зубами скрипел. Я и убежала. А после уж и не помню ничего. Только вот как его благородие по физии нахлестал.
- Да, девка, натворила ты дел. И чего теперь с тобой делать? За такое тебе прямая дорога на виселицу. Пал Палыч, ты ж юрист, что делать-то? Отравить она отравила, да ведь такую мразь, что пробы негде ставить. Не хочу я её под смертную казнь подводить.
- Хороший адвокат, я думаю, смог бы найти смягчающие обстоятельства, - Мещерский задумчиво потёр подбородок.
- Хорошему платить надо. А откуда у неё деньги? Или есть, а Ольга? - Сапожников потряс за плечо рыдающую Христофорову. Ответа он так и не дождался.
- Можешь её сейчас отвести в сыскное отделение и оформить по тем кражам, в которых её подозревают. А про отравление и не вспоминать. Я думаю, следователь не будет придираться, да лишние вопросы задавать. Всё-таки несколько дел о кражах сразу закроются.
- Эх, Паша, может оно и так, да тот же Авдеев, коллега мой, обязательно спросит за Фескова и его шайку. Где, мол, была? – Сапожников выпил очередной стакан рома и вздохнул, - спросит обязательно.
- Ольга Тимофеевна, - позвал Мещерский,- Ольга Тимофеевна, вы слышите меня. Вы жить хотите?
- А зачем мне теперь жить? – всхлипывая, тихонько пробормотала девушка, - был один светлый человек, любимый, в жизни моей непроглядной. И что? Зависть да злоба людская его сгубили. Незачем мне теперь жить. Совсем. Пошли уж, Николай Степаныч, в сыскное. Всё подпишу, во всём сознаюсь.
- Идите, Коля. Видишь, она сама жить не хочет. Тут ты ей ничем не поможешь.
- Пошли уж, горе, - Сапожников тяжело поднялся из-за стола, - пошли, Оленька, ты знаешь, тут недалече. Извини, Паша, служба. Не так я думал провести этот вечер, совсем не так.
- Ничего, Коля. Я ещё месяц как минимум в городе буду жить. На своей старой квартире. Заходи. До встречи.
- Прощевай, Паша, - Сапожников взял за локоть Христофорову и вывел её из ресторанного зала.
- Официант, - Мещерский махнул рукой, подзывая пробегавшего мимо халдея.
- Чего изволите-с?
- Приберитесь тут, и подайте чаю, да покрепче?
- Десерт какой-нибудь к чайку не желаете? Безе, бисквитное пирожное, сладкий слоёный пирожок с ягодами-с?
- Чай, лимон, сахар. И всё, любезный.
- Всенепременнейше-с.
Мещерский пил ароматный чай, задумчиво глядя перед собой. Чудные дела творятся в губернском городе, ох чудные.

Фотогалерея