Когда деревья были большими

Первые мои прогулки можно назвать охотой  или стремлением к общению со сказочным персонажем. В парке мы с отцом пытались поймать Деда Мороза. Не поймали, но это папка виноват! Помню, вышли из дому, зима, идем по дорожке,  тут его останавливает какая-то тётка, они всё говорят, говорят, а я вдруг вижу, как рядом на дорожку из кустов выходит небольшой, ростом немногим повыше меня, бородатый дед. На Деда Мороза, который под ёлкой, не похож. Борода есть, но узкая, торчит вниз и только из подбородка. Он не в зимней шапке, а в шляпе с высокой конусообразной тульей, такую шапку вижу впервые, в деревне подобных нет. Дед вообще одет легко, явно не по сезону. На типичного Деда Мороза явно не тянет, тем более надо ловить! О гномах в ту пору я ещё не знал, сегодня мне представляется, что это был именно гном. Или - чёртик, которого всегда лучше обойти?! А тогда  я закричал: «Папа, папа! Вон Дед Мороз! Давай скорей к нему, а то спрячется!». Но отец дёргает меня за руку, говорит ещё минут пять с собеседницей, за это время прямо на моих глазах странный Дед Мороз становится невидим. Просто растворился в воздухе. Я плачу, я расстроен, отец пытается меня успокоить, мы идём ловить Деда Мороза, но я уже не верю в удачу. Он же был рядом, маленький  - с меня ростом -  и так легко от нас ушёл! А папка не верит, говорит, что сейчас найдём, сейчас поймаем. Меня толком не слушает. Не поймали, конечно. Так является в мою жизнь первое разочарование.

А вот мама принесла из лесу ведра два черники, высыпала ягоду на диван, покрыв его клеёнкой, стоим с папкой (он на коленях) перед тёмно-синей пирамидой и едим вволю спелую лесную ягоду.

А вот «белый день», совсем как у Тарковского. Я сижу на санках, в которые впряжён стоящий на лыжах отец. Мы на окраине поля за парком. Тишина, папа, видимо, сбился с курса, у него проблемы со зрением, долго стоит, внимательно слушает. Как теперь понимаю, ловит звук деревенской жизни, чтобы выйти на деревню, а не уйти в лес. Вслушивается так долго, что я начинаю волноваться. Потому эпизод и запомнился? Но вот донёсся звук деревенской жизни, папа берёт верное направление,  и мы уверенно возвращаемся к дому.

А  вот иду я в гости к дедушке, весь под впечатлением от впервые увиденного сегодня трактора, и твержу: «Когда вырасту, буду трактористом!». Первая мечта?!

 Ах, Вязовка!.. В её парке братская могила, увенчанная памятником. Здесь покоятся 1289 наших воинов, павших при освобождении этих мест от фашистских захватчиков в 1943 году. Имена 800 из них - неизвестны. Сюда свозили останки убитых со всей округи, особенно много из соседней деревни Корытовки, которая при наступлении наших войск семь раз переходила из рук в руки. Вязовку для братской могилы выбрали не случайно: сам парк не мог не вызвать уважения и уж, конечно, подкреплял уверенность, что Вязовка никогда не опустеет. Парк обнесён по периметру невысоким валом, поверх которого - кусты акации. Над речкой аллея столетних лип, поодаль многовековые дубы, лиственницы, сосны. Ближе к полю тополя, аллеи, поляны, круговые посадки какого-то красного кустарника. Сразу за парком, ближе к реке, несколько небольших берёзовых рощ, где уже подростком я мог сидеть часами, любуясь зубчатой стеной занинского леса за простиравшимся ровным полем. В одной из этих рощиц мальчишкой лет семи (?) – восьми (?) нашёл первый в своей жизни гриб. Фактурный, осанистый крепыш не вызывал и тени сомнения - боровик! Царь грибов! Жители берегли парк, выкашивали, но скот в парке не пасли. Здесь всегда было чисто и легко.

В престольный праздник Вязовки - Петров день  (12 июля)  - в парке проходило народное гулянье. Часам к пяти дня сюда приходили жители не только Вязовки, но и окрестных деревень: Кривцова, Хмелёвки, Аржауховки, Прибыток, Жуковки, Пустошлипки, Мурина, Корытовки, Клинов, Марьина. Принарядившийся люд нёс с собою гармони и выпивку с закуской. Праздник хотя и собирал несколько десятков людей, но, как религиозный, властями, естественно, не поддерживался. Выездная торговля отсутствовала, не говоря про милицию, что никоим образом не сказывалось на народной традиции. Люди собирались вокруг пятачка - небольшой площадки, окружённой скамейками. Первыми растягивали гармони мальчишки, наверное, потому, что и являлись сюда первыми. С подходом взрослых число гармонистов увеличивалось, начиналось нечто вроде конкурса: кто лучше сыграет, кто зажжёт танцоров, плясунов, солистов. Народ веселился: пели, плясали, разговаривали. И выпивали, конечно, но в сторонке, не броско. Мы – детвора - резвились вокруг, царило искреннее веселье. И никакого криминала. Никогда! Был в Вязовке молодой мужик, по фамилии Золотов, который выпив чуть больше, терял адекватность. Он быстро получал от кого-нибудь из мужиков полновесную плюху и на карачках отправлялся домой. Всё! Народ веселился дотемна, расходились по своим деревням уже ночью, опять-таки с гармошками, с песнями, частушками. Завтра на работу? Да, но сегодня-то гуляем! Изнасилование? Убийство? Драка? Грабёж? Исключено! Ещё штрих: назавтра в парке не встречалось скоплений мусора, посуды. Уж точно никто субботников не устраивал, но всё было чисто. Коренные крестьяне мусорить не привыкли, они отличались аккуратностью. Благодаря Вязовке образца первой половины 60-х прошлого века  мне повезло видеть живой народный праздник, не выдуманный, а с традицией не в один век. Отец не ходил на эти гулянья. Носителю коммунистической идеологии сие могло повредить. Да и других учителей не припомню среди поющих, пляшущих. Но простых людей отсутствие «интеллектуальной  элиты» не смущало. Праздник! 

Уроженец Вязовки Лаврентий Васильевич Березнев,  мой дед по отцовской линии, в юности ещё до большевистского переворота был вынужден уехать из родной деревни в Москву, где устроился работать на завод Гужона. Он любил крестьянский труд, уклад жизни русского села, но земных наделов не хватало на многодетные крестьянские семьи. Вот Лаврухе и пришлось искать счастья в Москве, а его родной брат Антон перебрался в деревню Починки Анреевского (ныне Новодугинского) района (напрямую от Вязовки километров 18 на юго-запад), где стал мельником. Когда после большевистского переворота объявили, что землю дают всем крестьянам, Лаврентий Васильевич Березнев вернулся из Москвы в Вязовку и получил достаточный для земного бытия надел, а Антон так и остался в Починках. Лавруха быстро нашёл себе невесту из старообрядцев деревни Бурцево, что рядом с Сычёвкой. Дуне Мельниковой он тоже приглянулся, и хотя старообрядцы противились бракам своих детей с представителями официальной конфессии, молодые, улучив момент, ускакали куда-то в глухую деревушку, где и обвенчались. В ноябре 1919 года у них родился первенец  - Митя, мой отец. Увы, вскоре выяснилось, что мальчик очень плохо видит. Позднее поставят диагноз - пигментный ретинит, это когда пигмент застилает сетчатку: со временем недостаток зрения лишь усиливается, пигмент разрастается, человеку грозит полная слепота. Лечение практически бесполезно. Не мешкая, молодые родили ещё сына, которого назвали Димой, по сути, тем же именем, что и неудачного  первенца. У Димы со зрением и в целом со здоровьем всё было хорошо. Как и у остальных детей: Карпа, Лизы, Вани, Василия. Дальше все в рамках традиции: муж строил, пахал, сеял, косил, жена рожала, вела домашнее хозяйство, без  особых перемен жизнь шла своей колеёй до 1931 года. Года «победы» массовой коллективизации…

Я очень любил дедушку, но когда мне доводилось с ним общаться (это начало-середина шестидесятых годов прошлого века),  старику было уже не до рассказов. Да и поведать десятилетнему ребёнку хотя бы часть того, что пережил, что передумал, к чему и через что пришёл, противоречило приобретённому опыту жизнесохранения не только себя, но и того, с кем разговариваешь. Или - кому рассказываешь. Так что всё, постигшее его семью, знаю из рассказов отца. Ему и слово.

- Батька больше всего любил коней, кони - его страсть. Занимаясь индивидуальным хозяйством, завёл и тягловых лошадей, и выездных. Наёмный труд не использовал, но сам работал от темна до темна, однако,  если церковный праздник, - никакой работы! Зато уж потом… Уставал, но усталость эта его не тяготила. Добраться до Сычёвки на папкином рысаке больше получаса не требовалось. Это сегодня на тракторе и за три часа не доедешь по нашему бездорожью, а тогда… но, помню, если где-то тряхнёт, папка сразу лошадь остановит, достанет лопату, возьмёт грунт с обочины, засыплет ухаб, утрамбует. Те крестьяне землю берегли. Жили крепко.

В Корытовке была небольшая церквушка, куда мама водила меня на службу. Я быстро выучил все обряды, песнопения, молитвы. Мне это нравилось. Приходя домой, играл в церковь. Мама даже сшила мне подобие рясы. Облачившись в неё, я уже в избе вёл службы. Сегодня думаю так: если бы не коммунистический путь, я стал бы священником и, вероятно, не отрёкся бы, какие бы гонения ни пришлось терпеть. Но судьба распорядилась иначе… Я верный ленинец, и, что бы ни произошло в стране, ленинцем так и останусь.

Да, работали те крестьяне много, но и жили неплохо. До коллективизации. Думаю, поторопился Сталин с колхозами! Ленин же предупреждал: «НЭП - это всерьёз и надолго!».  Но,  с другой стороны, крестьяне-частники тормозили индустриализацию.  Трактора, комбайны они покупать бы не стали…

Правда, иной раз, размышляя вслух на ту же тему, папа говорил и другое:

- Да они бы любой налог заплатили, и трактора покупали бы всей общиной. Отец никак не хотел идти в колхоз. Многие уже пошли, а он - ну ни в какую! А колхоз в Вязовке организовывал преданный делу партии коммунист Мельников, родной брат моей мамы. Он как-то встретил её и говорит: «Дуня, скажи Лаврухе, если завтра не придёт в колхоз, послезавтра будем кулачить». Что это значит,  к тому времени объяснять уже не требовалось. Грабёж и ссылка. Батька, помню, провыл всю ночь, всем лошадям копыта перецеловал, в ногах у них валяясь, а утром, делать нечего, пошёл вступать. Приняли, весь скот отдал в колхоз. Работал отец в колхозе конюхом, зимой плотничал, я помогал ему, пока чуть не отрубил себе пальцы из-за плохого зрения. Помню, взглянул на отца сбоку, так я лучше вижу,  и поразился: он был одет в тряпьё  в буквальном смысле. Колхоз тех времён - это голод, нищета. Церковь в Корытовке  вскоре закрыли, я вступил в пионеры, стал юным ленинцем. Дальше ты знаешь…

Я помню дедушку уже глубоким стариком, с бородкой, стройным, худощавым. Его изба в три окна - вторая на первой улице при въезде в Вязовку. Крытое в три ступеньки крыльцо с лавочкой, на которой они с бабушкой сидели по вечерам, глядя на слободу, что  за речкой. С лавочки открывалась хорошая перспектива: спуск к Ракитне,  перед ней небольшой выпас, за речкой соседняя слобода, за нею поле, а дальше корбутовская роща, большой старый лес на десяток километров и над ними закат. Сидят рядышком старики, смотрят, как сельчане принимают вернувшийся с пастбища скот, как садится солнце, как начинает темнеть. «Ну что, Лавруха, пойдём», - скажет, бывало, бабушка. Электричество провели в Вязовку лишь в 1968 году, когда дедушка уже умер, а до этого народ коротал вечера с керосиновой лампой. Слушали приёмник отца, работавший от батарей, но  недолго. Да и что слушать крестьянам, перенесшим советское реформирование деревни? Держали овец, кур, пчёл, 4 - 5  ульев в огороде перед окнами. Ещё стоял у деда пенёк за домом, отсюда открывался вид на всю Вязовку, на парк, на дорогу, идущую мимо Вязовки на Прибытки, Клины, на Татаринку. Здесь дедушка любил подолгу сиживать один, опустив лицо в ладони рук, упёртых в колени. О чём думал старый крестьянин и солдат?

Царём в дедушкиной избе, несомненно, был самовар. Посидеть за свежим чайком дед Лавруха любил. Если в дом являлся гость, дед тут же кричал: «Дуня, самовар!».  Уже подростком, бывая у отца в гостях, я привязался к традиции домашних чаепитий. Неторопливых, с разговорами за столом, шутками, обменом мнений. Встав из-за стола, дедушка осенял себя крестным знамением и что-то недолго шептал, глядя на пять висевших в красном углу образов. Пред ними - горящая лампадка. На мои вопросы, что это такое, отец пояснял, что иконы означают веру в Бога, которого, как доподлинно установлено наукой, не существует. Религия - пережиток прошлого, а дедушка - человек малограмотный, так воспитан, с этим, мол, ничего не поделаешь. Кстати, меня отец запретил крестить, обряд крещения я прошёл уже взрослым, где-то в конце 70-х минувшего века. Пред тем как сесть за стол, дедушка также осенял себя крестным знамением и что-то коротко шептал. Знал, что грешен, и молился.

Дед Лавруха пользовался уважением у мужиков. Довольно часто тот или другой, подойдя или к пеньку за избой,  или к крыльцу с лавочкой, уважительно здоровался, потом обращался за советом: «Дядя Лавруха…». Далее излагалась суть вопроса. И никакой матерщины!  Нет, ею пользовались, но к месту, а при разговоре, при изложении той или иной  проблемы – никогда. Мне очень хотелось разговориться с дедушкой, но что-то всегда останавливало.

В эти годы вышла в свет «История Великой Отечественной войны»,  не помню сейчас в пяти или шести толстых томах большого формата. Отец выкупил их все, частенько с помощью лупы вчитывался. Как же! Это вам не «лейтенантская проза», - это свидетельства историков, основанные на официальных документах! Здесь приводятся факты, обосновывается принятие тех или иных решений маршалами, командующими фронтов. Мне было лет 10 - 11, но и мальчишкой я видел горький дедов скепсис, когда мой отец и его сын  часами просиживали над многокилограммовой историей ВОВ. Бывало, сплюнет дед Лавруха и вон из хаты, на лавочку иль на пенёк…     

Я знал, что дедушка воевал, и однажды попросил его рассказать о войне. Реакцию запомнил на всю жизнь. Дедушка вздохнул и горько молвил:

- Нечего,  внучек,  о ней рассказывать. Сходи-ка лучше в парк, выбери черемуху и липку, да посади возле забора, чтобы у нас с тобой побольше медку было.      

Я тут же выполнил дедушкину просьбу: сбегал, всё нашёл, принёс и посадил. Мои черёмуха и липа прижились, а вот о пройденном на фронте пути дедушки знаю только со слов отца. Вот как это звучало.

- Когда началась война, батьке было уже под пятьдесят, но его призвали, взяли в обоз. Отступление. Под Ржевом тянулись их подводы по шоссе, при обгоне обоза какая-то легковушка сбила папкину подводу, вместе с лошадью. Машина, не останавливаясь, пронеслась мимо, а отца отдали под суд. Сняли с него ремень и под конвоем доставили к штрафникам. Он думал встретить там уголовников, но всё оказалось иначе. Ко  вновь прибывшему стали подходить, знакомиться. Казачий офицер, другой - капитан, потом  артиллерийский офицер, лётчик и так далее. Кто-то из них вежливо попросил табачку на самокрутку. А отец же только из дома! Самосаду полный кисет! Дал одному, другому, третьему. Покурили, вскоре - отбой. Проснувшись утром, решил закурить, хвать - а кисета нет. Срезан. Вскоре подошли ребята, извинившись, спросили самосаду, отец объяснил, что и рад бы, да кисет пропал.

- А-а-а, - протянули бойцы, - сейчас найдётся!

 Оказалось, что во всей роте был лишь один уголовник, он и срезал у папки кисет, пока тот спал. Его прижали к стене, и тут же кисет с самосадом был возвращён владельцу. Штрафники прикрывали отступление наших войск, приходилось и в контратаки ходить. Чтобы отец не отстал в атаке, его двое брали под руки и так, трое в обнимку бежали на немцев. У папки уже тогда лёгкие были слабые, без поддержки он бы оказался позади всех, мог быть сочтён дезертиром и так далее. Отец прошёл весь ржевский котёл, отступал к Волоколамску и ближе к Москве. А в декабре 1941 - на запад. Опять на Ржев, потом дошли до Нелидова, где их часть повернули южней - на Издешково. Это уже лето 1943 года, когда отца демобилизовали. С фронта он вернулся с орденом Красной звезды. Папка наизусть знал все деревни от Вязовки и почти до Москвы. Бывало, сядет рассказывать, всё помнит: где какой лесок, где какие овраги, где какой большак или просёлок, хутор или деревня.

Пока Лаврентий Васильевич воевал под Ржевом, Волоколамском,  в мае 1942 года в деревню Починки Андреевского района, еще оккупированного немцами, заглянул карательный отряд НКВД. Родного брата деда Антона Васильевича Березнева в армию не призвали из-за возраста, а пришедшие чекисты арестовали и, состряпав обвинение по ст. 58. п.3,  17 июня того же года расстреляли где-то в лесу. Напомню, он заведовал мельницей, мельник… Значит, прислужник оккупантов, обеспечивает немцев хлебом! Такова логика «борцов за правое дело», чекистов, вернейших ленинцев и сталинцев. Понятно, что ни о каком земледелии на оккупированной территории не могло быть и речи. Если люди что-то и сажали, то уж только для выживания. Человек хранил мельницу, мельницу колхозную: она-то обязательно пригодится, ведь наши обязательно вернутся. Если следовать логике палачей А.В. Березнева,  любой крестьянин, что-либо посеявший и взрастивший, кормит захватчиков и заслуживает смертной казни. Сегодня абсурдность такого обвинения смешно и доказывать, но тогда… тогда просто пристрелили где-то в лесу. Прикопали тело или нет, бог весть… А в 1993 году Березнев  Антон Васильевич был полностью посмертно реабилитирован. Правда, ни брата его, ни сына его Андрея к тому времени уже не было на белом свете. Для них он так до конца жизни и оставался родным, которого вслух опасно вспоминать…

Второй сын Лаврентия Васильевича  Дима служил в десантных войсках. Его часть получила задание уничтожить железнодорожный узел где-то в Германии. Ночью их с воздуха сбросили на станцию, и отряд вступил в бой. Приказ командования выполнили, но весь десант был уничтожен. Дима, получив сильную контузию, попал в плен. Далее концлагерь, побег, опять концлагерь. Потом освобождение американскими войсками, передача советским войскам. Далее - советский концлагерь, но не на годы. Когда показания подследственного Дмитрия Березнева были документально проверены, его освободили со снятием всех подозрений и судимости. Короче, дядя отделался испугом. Но это потом, уже после Победы.

А третий сын Дуни и Лаврухи - 16-летний Карп - в Ленинграде, куда уехал накануне войны, устроился работать на завод. Потом - блокада. Всю её пережил Карп Лаврентьевич, работая на оборону города на Неве, и бережно завёрнутый кусок хлеба всю жизнь будет носить в кармане. Даже когда в 1987 году приедет на похороны старшего брата Мити в Вязьму.

Не помню из дедушкиных  уст матерных слов. Речь старых крестьян была правильной, чистой. При том, что ничто человеческое мимо не прошло. Помню, сидит дед на лавочке крыльца, я с чем-то играю рядом, мимо проходит соседка, и вдруг слышу дедов голос:

- Васюта! Слышь, Васюта!..

- Отстань от меня, старый греховодник! –

резко, не оборачиваясь, бросает  та. В это время бабушка выходит на крыльцо и, насмешливо улыбаясь, роняет:

- Что, Лавруха, на старый грех потянуло?

Дедушка лишь взмахнул рукой  и поплёлся за хлев, на пенёк, потупясь предаваться своим воспоминаниям. К тому времени он уже не курил, не выпивал, хотя уважение к популярному русскому напитку хранил. Отец мой - учитель местной школы, да ещё коммунист-пропагандист - порой стеснялся зайти в сельпо за выпивкой, просил: «Пап, сбегай»... И  дедушка никогда не отказывал, тут  же трусил через Ракитню и далее по тропинке  метров 50. Бабушка, глядя вслед, улыбалась:

- Вот  же Лавруха! Буду просить сходить за хлебом, ни за что не пойдёт, а как за водкой,  так вон, трусцой!           

Иногда гости отца (председатель колхоза или кто-нибудь из райкома) предлагали:              

- Дядя Лавруха, ну давай с нами! Хотя бы рюмочку?!       

- Нет, - с грустью говорил дедушка, -  я своё уже выпил…

Что-то было в этих простых людях непривычное для меня, к тому времени жителя райцентра. Представители старого крестьянства были людьми на удивление тактичными, чуткими, бережными к ближнему, что мне в ту пору было совершенно неведомо, недоступно, а убедиться в этом пришлось на одном из своих первых падений.

Четвёртую четверть седьмого класса пришлось мне учиться в вязовской школе, маму услали на курсы повышения квалификации, а оставить меня на попечение бабушки Дарьи Ивановны  означало массу проблем. Я был уже влюблён в девочку на год меня старше, безответно, естественно. Отсюда и соответствующие эмоции с поведением. Вот меня и перевели на три месяца в вязовскую школу, к отцу. Вдруг получаю от объекта снов и вожделений письмо. Так, ничего особенного, но, что называется, крышу у мальчонки моментально сорвало. Шли весенние каникулы - в сельской школе их всегда подгадывали под период половодья: во время оно доставкой учащихся к школам никто не занимался, до школы дети окрестных деревень добирались пешком. Соответственно, когда все канавы превращались в реки, наступали каникулы. Меня половодье не остановило:  ничего никому не сказав, после завтрака отправился пешком в Сычёвку.  Напрямую не пройти, а если крюком через Никитье, километров 25 будет. Но к вечеру дотопал. А в Вязовке, когда ни к обеду, ни позже, к вечеру, я дома не появился, стало ясно, куда мальчик исчез. Наутро отцу пришлось двигаться в том же направлении. Поиски сбежавшего Ромео и возврат домой заняли трое суток. Подходим с отцом к Вязовке, а я всё думаю, как сейчас дедушка надо мной шутить будет. Или - ругать? Переживаю, стыжусь… Пришли, бабушка приветливо усадила за самовар, и ни слова, ни тени укора ни от неё, ни от деда. Вот как будто мы пришли из школы или вернулись с прогулки! Где-то лет 25 спустя в разговоре с отцом я вспомнил этот случай и поинтересовался:

- Пап, это ты просил их не подавать виду тогда?

- Нет. Не договаривался ни о чём. Просто знал, как они себя поведут. Такие люди. Только сомневался, помнишь ты это или забыл. Молодец, что оценил. Знай, крестьяне старого уклада - это был народ тактичный, я бы сказал - интеллигентный.

Это же наблюдение десятилетия спустя  я встречу у академика Д.С. Лихачёва, когда отца уже не будет в живых…