Поэту Николаю Сухареву недавно исполнилось 55 лет. Возраст солидный, и пристойней, конечно, именовать его сегодня Николай Владимирович. Но мы познакомились с ним в ту пору, когда ещё были Кольками, Петьками, Сашками – в первые памятные институтские дни.
Факультет русского языка и литературы Смоленского пединститута, помимо прочего, был примечателен ещё и тем, что представителей сильного пола на нём легко можно было пересчитать по пальцам. Так было 35 лет назад, да, видимо, и ныне остаётся примерно так же. К концу первого года на нашем курсе на семьдесят девчонок приходилось гораздо меньше ребят, чем по той самой статистике, о которой упоминалось в известной песне – только я и Саня Нахаев (он же Десант). Курсом старше обучался всего один молодой человек, но и тот вскорости перевёлся на заочное. Немногим лучше было и на остальных курсах.
Этим отчасти объясняется наше раннее и тесное знакомство с Николаем Сухаревым. Коля учился на рабфаке, отслужив в армии. Далеко от дома занесло алтайского уроженца из села Половинка, что в шестнадцати километрах от шукшинских Сростков. Этим землячеством он гордится и по сей день не меньше, чем в дни нашего знакомства. А знакомство... Из-за дефицита грубой мужской силы мы, первокурсники, перетаскивали всяческие столы-стулья, ходили на строительные объекты совместно с нашими рабфаковцами. Опять же в общежитии Николай жил по соседству с девчатами из нашей группы, к которым мы наведывались в гости. Поэтому очень быстро мы уже были в курсе, что с Сухаревым один на один оставаться небезопасно: с редкостной непосредственностью он начинал читать стихи собственного сочинения всякому новому и добросердечному человеку. Когда я слышу знаменитое пушкинское «душить поэмою в углу», я живо вспоминаю скудно освещённый коридор или лестничную клетку в общежитии на Урицкого и юного Николая, который, казалось, мог читать «из себя» без конца.
(Кстати, с той поры до сего времени меня буквально преследуют несколько въевшихся в память Колиных строф:
«Я плыву по озеру, по озеру.
Я любовь, любовь свою ищу.
Я грущу по осени, по осени –
По весне нисколько не грущу...»

«О чём я думаю, о чём?
Иду по улицам один,
А в лужах стёклышки от льдин,
И солнцем снег позолочён.
О чём я думаю, о чём?..» и т.д.
Тогда как-то серьёзно не относился ко всему этому стиховому потоку: по молодости мы все думаем, что у нас-то самих получше, погениальней выходит. А всё ж, видать, есть в этих строчках некая магия, та особенная мелодия, что легко ложится на память и сразу всплывает под ритм шагов или под ласковый свет заката).
Над этим «пунктиком» Сухарева подшучивал весь факультет, но он нисколько не смущался и не обижался (в отличие от остальных, которые тоже писали стихи или прозу – почти вся наша сильная половина). Рифмовал он на удивление легко и много. Обо всём: об учёбе, о стройотряде, о друзьях-товарищах, о преподавателях. С первых дней приклеил ко мне: «За всё в ответе /Привалов Петя». Мне тогда как первокурснику-энтузиасту навешали кучу всяческих общественных нагрузок: курсовое, потом факбюро комсомола, художественная самодеятельность, факультетская стенгазета «Молодость», трудовой и спортивный сектор.
Естественно, ребята с третьего и четвёртого курсов вовсе не бросались по моему призыву совершать корреспондентские, трудовые и спортивные подвиги. Более того, даже отслужившие в армии рабфаковцы не горели желанием лечь на амбразуру – а Николая упрашивать не приходилось. Надо – пошли таскать мебель; надо – пишет стихи для газеты, читает их со сцены или ходит по этой сцене на руках (спокойно у него это получалось!).
Помню, на институтские соревнования по лёгкой атлетике мне удалось собрать только трёх «мужиков», включая себя. А надо было бежать, в том числе, эстафету 4х100. Чтоб не получить баранку, мы героически стартовали и... смухлевали. Два этапа у нас пробежал четверокурсник Володя Королёв, тогдашний чемпион института (ныне главный редактор «Смоленской газеты»), остальные, естественно, мы с Колей. Вечно последний в мужских соревнованиях литфак сотворил тогда сенсацию – мы пришли вторыми! Но недолго музыка играла: нашу дружную команду разоблачили обиженные соперники, и нас безжалостно дисквалифицировали.
А ещё были у нас факультетский поэтический клуб, «вольные» семинары Вадима Соломоновича Баевского по теории стиха (Колю они особенно глубоко и на всю жизнь поразили – он и сейчас этим живет: стихотворные размеры, особенно ямб, где он массу любопытнейших открытий сделал; рифмы, строфы, звукопись и т.п. и т.д., о чём отдельную большущую статью надо писать, да Николай и пишет их периодически)... Много чего было.
На втором курсе из-за несчастной любви на 7 Ноября я решил рвануть в Ленинград (лишь бы подальше). Тоска была зелёная, погода отвратительная, да ещё жуткий насморк. Страшно не хотелось ехать. Зашёл в общежитие, встретил Колю, говорю: «Поехали в Ленинград» – и... поехали.
На всю жизнь память: море радостного народа на демонстрации (мы ничего подобного не видели, к тому же попали в местный телевизор – по тем-то временам!), военные корабли на свинцовой, необъятной Неве (мы их объезжали на речном трамвайчике), факелы на бастионах Петропавловской крепости, а вечером невероятная давка на Невском и Дворцовой – грандиозный салют, подобного которому не припомнить...
Коля, вообще, был лёгкий на подъём. Заработанные летом в стройотряде деньги он полностью расходовал на путешествия. В их комнате в общежитии висела карта СССР, на которой он помечал места, где побывал: Крым, Кавказ, Средняя Азия... Представьте, ехать ни к кому, ночевать где придётся, есть, что бог даст. Что тут скажешь – поэт! Недавно специально махнул на Алтай на 80-летие Шукшина. Книжку к этому случаю издал «Мои кумиры: Шукшин и Твардовский»...
Поэзию любил и любит взахлёб, до сих пор не перестаёт меня удивлять. Как сразил с первого дня знанием назубок «Евгения Онегина» (сколько мы его проверяли, ловили – он с любого места продолжает, главу называет и т.д.), так и продолжил – начал заучивать «серебряный век», малоизвестных русских и советских поэтов (об известных не говорю). На втором или третьем курсе в его «коллекции» было больше двухсот имён.
Кто из тогдашних литфаковцев не увлекался поэзией и стихосложением в юные годы – почти все бросили. Была такая мыслишка и у меня насчёт Коли. Мол, проза жизни своё возьмёт. И что ж, хлебнул он этой прозы через край и больше, без работы остался, вспомнил отцовские уроки – стал печи и камины класть. Тяжёлая, грязная работа. А поэзия не ушла. На свои «печные» деньги уже больше десятка сборников и брошюр выпустил. И не лежат они мёртвым грузом – все продал, оправдал расходы. А доходов нынче от стихов не бывает.
Подробно разбирать здесь творчество Николая Сухарева не получится. Но всё ж обмолвлюсь, что не стоит мой давний друг на месте, и стихи его с годами меняются. Далеко уже ушёл он от «Поэзии любви» (первый сборник) - собственно, достаточно традиционной поэзии. И сегодня о его стихах можно слышать полярные суждения. Ни к одному полюсу прибиваться не буду. Скажу только, что значительная (весьма значительная!) часть стихов Сухарева представляет собой как бы некую реализацию на практике, продолжение его необычайно интересных теоретических изысканий, демонстрацию широчайших возможностей в области звучания, музыки и очарования стиха. Вот только один характерный пример, где в каждой строке специально нагромождаются всякого рода поэтические приёмы в пользу мелодики, но не смысла (именно «лью и вью слова»).
Вызванивая изваянье,
Названиями осенён:
Саян осеннее сиянье
И Енисея юный сон.
Калина, клён и неуклонно
Береза в зримом серебре –
Изваянные звенья звона
У озера и на заре.
О, и наивно, и невинно
Соловьи лью и вью слова:
Калина, клён, сосна, осина…
Весны основа – синева.
С наивностью свою невинность
Резвей и розовей развей –
Явись высвистывать ветвистость
Веселым словом, соловей!
Правда, красиво? Но не сразу скажешь, к чему бы это. Вот эту «иллюстративную» основу многих стихов Сухарева следует иметь в виду, говоря о его творчестве. По-моему, с годами в Николае всё больше забирает верх литературовед, критик. И это очень серьёзно и очень перспективно. Думаю, в его парадоксальных, полемически заострённых литературоведческих работах, которые всё чаще появляются в журнале «Годы», сказывается и большой журналистский опыт Николая Сухарева. Высокую оценку специалистов получила замечательная статья «Внутренние рифмы Твардовского» - на неё ссылаются сегодня известные учёные. Статьёй о рабочих материалах к энциклопедии Твардовского восхищалась и цитировала её доктор исторических наук Валентина Александровна Твардовская. И, право, я бы ещё долго мог перечислять удачные работы критика и литературоведа Николая Сухарева.
Я бы сказал, весьма обманчивы его внешняя простота и покладистость. Под ними серьёзные знания, замечательная наблюдательность, чувство поэтического слова, подлинная смелость и принципиальность. Достаточно вспомнить историю с его выходом из Союза российских писателей. Я уверен, что Николай Сухарев ещё не раз нас приятно удивит: его жизненная стойкость, работоспособность, несомненный поэтический дар с годами не убывают. Ну а то, что его, как говорят, порой «заносит», так это неизбежное проявление любой творческой натуры. Впрочем, все разгадки и вся жизнь поэта – в его стихах. Судите сами. А я желаю давнему моему другу новых творческих успехов в той жизненной поре, которую именуют подлинной зрелостью.

* * *
И обнажалась, и крошилась,
И растворялась, но росла
Непогрешимая решимость
На одержимость ремесла.
О, поэтическая смелость,
Я рад, что ты ко мне пришла,
Ударила в колокола
Скорей, чем наступила зрелость!
10.10.85.

* * *
Когда б поэзия кормила,
О! Это было б волшебство,
Но, к сожалению, камина
Я не имею своего.
Лью соловьиную лавину,
Но голос гол – не соловьин.
Вот, если Пушкина задвину
Я в угол – будет мне камин
Пылать в моей пустынной келье,
И соловьиный литься звук
С вином в отрадное похмелье,
В забвенье долгих тяжких мук!

О, лира сирая моя,
Прости – не стану сожалеть я,
А стану слушать соловья –
Он юн – всего лишь два столетья!
Пусть вечно соловей поёт!
Один среди осин ли, сосен…
Надейся, и твоя придет
До боли Болдинская осень!
1999 г.

* * *
Проверил, знаю это лично –
Жизнь у поэта прозаична,
Непоэтичная почти,
А путы, путы на пути…
Чем больше над поэтом гнет,
Тем он свободнее поет.
А если, к счастью, гнета нет –
Ручаюсь – это не поэт.
«Поэт убитый не опасен» -
Я с этим был бы не согласен.
Да – отвечаю головой –
Куда опасней, чем живой.
Поэтому не помогать –
Поэтов надо убивать.
Осенним днем, весенним днем –
Есенин в нем иль Пушкин в нем,
Высоцкий там иль Бродский там,
Цветаева иль Мандельштам…
И летним днем, и зимним днем
И в переносном, и в прямом!
1998 г.
* * *
Вступаю в бой – прав ли, не прав ли…
Сомнений нет – гонений нет.
Любой поэт – синоним травли –
С поправкой – истинный поэт!
Об этом знает всяк и каждый,
Тот даже, у кого рога.
Меня травить никто не жаждет –
Отрава страшно дорога!
Хотя душа полна эмоций
И осальерена среда,
Где есть отрава завсегда –
Во мне мерцает, но не Моцарт.
Нет радия – одна руда.
23.01.05.

* * *
Оттаяли душа и тело,
По улице могу пройти –
На двадцать градусов почти –
Сегодня сильно потеплело…
До минус двадцати пяти!
27.01.05. Алтай.

* * *
Какой поэт не жаждет славы
Иль заточения в тюрьму?!
Не всякому дают отраву,
Увы, лишь истиннейшему.
И, как нарочно, не в награду,
Чтобы не якал – мыкал я,
Дают мне мёду, а не яду
Для тунеядствования!
20.04.05.

* * *
Я был бы счастлив, если дожил
До дней таких, что видит Бог:
Да никому бы не был должен,
А сам одалживать бы мог!
Всё туже долговые петли,
Всё уже круг живых друзей…
Не вижу – дотяну ли, нет ли
До тех, до безмятежных дней!
2001 г.

ДОРОГА РОДИНЫ
О как же этот мир прекрасен –
То бугорок, то буерак…
Уж два часа стою на трассе
И голосую так и сяк.
И всё вокруг неповторимо –
Поля и горы, и леса…
Всё – от начала до конца.
Проносятся машины мимо,
Не останавливаются.
Взор заостряю на вершинах,
Бросаю, умиляя, взгляд.
И вижу: есть места в машинах,
Но всё равно – не тормозят…

Перевернулись времена –
Не тормознула ни одна…

Да, от родимого порога
Не гладко пролегла дорога.
Барьеров разных было много –
Тернист поэта путь, не прост,
Но дошагал до Шульгин-Лога
И лучшего не знал итога:
Я в небесах увидел Бога
И разговор услышал звёзд!
2002 г.

* * *
Сперва одна звезда зажглась,
Вторая вспыхнула нежданно:
В июле – Юля родилась,
В морозном январе – Татьяна.
Жить – хорошо, жизнь – хороша.
И верю – это основное.
А к равновесию душа
Полна и холода, и зноя!
1985 г.

* * *
Гостите, делайте приветы,
Но божий помните завет:
Свет, уходя, гасите Этот,
Чтоб с честью Тот Вас принял свет…
Нет, жизнь не может быть напрасной,
Пусть даже красный свет встает.
Прикосновение с прекрасным
Мне вдохновение дает.
2001 г.

ДЛЯ СОСТОЯНИЯ
Не гоже надо мной смеяться,
Хихикать, хохотать ли, ржать…
Мне вожжи важно удержать.
Поэту, дабы состояться –
Не надо этого бояться –
Не стоит где-то состоять.

Мне в этом виден вещий знак.
У музы, ползая на пузе,
Дежурный привожу пример:
Так состоялся Пастернак,
Не ставший состоять в союзе
Писателей СССР!

Нет смысла надо мной смеяться.
Воюя, не боюсь ваять,
Могу огульно осмеять,
Но также жажду состояться,
Не став однажды состоять.
2007 г.

ОРАНЖЕВЫЕ ОСТРОВА
В двух разве выразишь словах
Мечту, которая не в туне.
Я ночевал на островах
И засыпал под шум Катуни.
Там часто облепиху рвал,
Сама собой являлась муза.
Пусть Робинзоном я не стал,
Но представлял себя, как Крузо.
Ломая ветки, понимал:
Нельзя и видел Бог проказу.
Занозы долго вынимал,
Но раны заживали сразу.
Я жгу на берегу костер,
Пью травный чай необычайный
И завораживал шатер
Небесной бездны, звездной тайны.

Катунь, ныряя в рукава,
И, выгибая павой выю,
Перед объятиями с Бией,
Свой замедляя бег сперва,
Взмывает волны голубые
В живые облепиховые –
Оранжевые острова!
Я благодарен островам,
И очарован ими очень.
Не раз прощался с летом там,
Встречая трепетную осень.
Не станет край родной чужим –
У волн с крутыми берегами,
Здесь «Печки-лавочки» Шукшин
Снимал с моими земляками.
Питаю тайную мечту,
Ловлю, колючую, в Катуни.
Снимая в мае маяту
И луны юные – в июне.

Глагол мой гол, мой гром угрюм –
Пристал я к берегу другому,
Но слышу шум – Катуни шум –
Тоску щемящую по дому!
2002 г.