Часть вторая

Ма был единственным человеком, кто знал, как глубоко находится корень его болезни. Для других его болезнь оставалась незаметной, потому что не имела видимых признаков для быстрого и безошибочного распознавания её, таких явных, как у оспы или чахотки. Взяться за лечение загадочной болезни никто не осмелился, не имея на это согласия Ма, а он никому бы и не дал согласия, не будучи уверен в достижении какого-то иного результата, кроме того, к которому он привык. Откровенно говоря, он не хотел избавляться от одержимой болезни, какие бы усилия ни были приложены со стороны.
- Моя болезнь неизлечима, невропатолог мне не друг, он мне не поможет, - в редкие минуты, углубляясь в самоанализ, признавался себе Ма, совершая признание честно, но неохотно. - Ни самолечение, ни врачевание - всё бесполезно и безнадёжно. Зачем тратить силы, преодолевая то, чего нельзя преодолеть? Мне моя болезнь не мешает, и у меня нет желания от неё избавляться.
Он знал, что, наоборот, его болезнь питает его силы, и физические, и те, которые называют духовными. Всё мутное в его душе зарождалось благодаря этой болезни, без особых моральных страданий и телесных неудобств. Если болезнь и была для кого-то опасна, то только для окружающих на радость Ма, так как ему всегда хотелось им хоть чем-нибудь, но досадить. Себя он чувствовал комфортно, отдаваясь болезни неустановленной природы, как отдаются полному счастью. Излечить её было равносильно тому, что погубить самого человека, поэтому преодолевать свой таинственный недуг он не спешил.
Зависть – вот настоящее название его недуга, но вы не найдёте его описания ни в одном медицинском справочнике, это болезнь другого рода, из другой, как говорят, оперы. А у Ма это было больше, чем болезнь – это была мания. Мания проявляется не всегда одинаково, она легко приспосабливается к внешним условиям и обстановке. Зависть, развитая до гипертрофированной формы, возбуждала в нём страсть к наживе и приобретению. Когда Ма видел, что у других есть то, чего нет у него (независимо от того, нужно это ему или нет), он слеп от возбуждения, терял рассудок и контроль над своим поведением.
В старших классах средней школы у молодых людей появляются подруги, у девушек, ещё школьниц – товарищи. Влюбляются в одноклассников, учащихся соседних классов или подростков из знакомых семей. В это время зарождается дружба между юношами и девушками, появляются первые симпатии, которые затем ведут либо к страстной любви, либо к страстной ненависти, либо, в большинстве случаев, заканчиваются ничем, оставляя лишь смутные воспоминания. Школьная влюбленность проходит быстро, лишь иногда и дружба и любовь продолжаются всю жизнь.
И в эту прекрасную пору, в этом прекрасном возрасте один школьный приятель Ма стал встречаться с двумя девушками поочередно - в один вечер с одной, на следующий день с другой или как им позволяло время. В школе все знали об этой истории, все, кто хотел знать. Но никто не осуждал приятеля, потому что никому до этого не было дела, не было ни больно, ни обидно, никто приятелю безумно не завидовал. Сами девушки смотрели на это без всяких строгостей и не чувствовали в этом ни измены, ни унижения и не питали по этому поводу друг к другу взаимной неприязни. Приятель нравился обеим девушкам одинаково. Обе девушки уважали его и не делили между собой, как вещь. Приятель был человеком открытым и честным. Обе девушки ему нравились искренне, как и он им. Только он не мог и не хотел делать окончательного выбора, и тем самым потерять хоть одну из них, по причине юношеской влюбчивости и неустойчивости характера в этом возрасте.
Ма, узнав об этом мало что значащем факте, неожиданно для всех заболел, у него поднялась температура, он сгорал в буквальном смысле слова одновременно от зависти и ненависти к приятелю. Он потерял аппетит, у него на лице появились признаки водянки. Назвать это ревностью не было никаких оснований, он не был знаком с девушками. Это было что-то иное, необъяснимое для него и незаметное для окружающих, так как он скрывал от всех истинные мотивы своих переживаний. Ему никто не запрещал завести себе столько девушек, со сколькими бы он находил время дружить. Но он пока оставался без подруги, не дружил ни с одной девушкой и не знал чувств первой влюбленности.
Ма ощущал своё состояние, как зубную боль, как боль в груди под самым сердцем. Ему хотелось, чтобы девушки восприняли поведение их друга как злое коварство, как обман и отвергли приятеля, сразу и обе. Он обдумывал, не слушая урока, как довести до девушек злую правду, как передать им его ярость, чтобы обрушить и раздавить своего удачливого приятеля.
- Вот тогда я сполна порадуюсь, - злорадствовал Ма.
Это был не единичный и не исключительный случай. Ма завидовал соседу по дому; тот сильно хромал, получив когда-то по неосторожности травму ноги. Ма казалось, что хромому соседи оказывают больше внимания, заботы и снисхождения, чем ему. Вот если бы ещё и не хромать, Ма с удовольствием бы стал на его место. На самом деле Ма зря завидовал хромому соседу. Всё было не так. Хромого соседа не любили. Страдания, причиняемые травмой, сделали характер соседа злобным и обидчивым. Все соседи старались просто не иметь дела с хромым, только и всего, старались не задевать его нервной системы, ослабленной физическим и душевным недугами. Считали, что с него достаточно и того, что есть - что он хром. Сосед, в свою очередь, радовался за Ма, что тот здоров и с ним не произошло такого несчастья.
Был и такой случай, Ма к тому времени учился уже на третьем курсе электро-института. Один из его сокурсников, заболев двухсторонним воспалением легких, неожиданно скончался в самый канун зимней сессии. Ма позавидовал усопшему, что тот так просто отделался от экзаменов. Ма не пошёл на похороны товарища, заявив без всякой иронии и доли шутки, что умерший ему не товарищ, что товарищи так не поступают перед сессией. Тогда никто Ма не понял и не обратил внимания на странное его поведение. Все были заняты подготовкой к зимней сессии.
В июне в наших широтах самые светлые и самые короткие ночи. В пять часов светло так, что можно шить и читать, не прибегая к искусственному освещению.
Проснувшись в этот ранний час, Ма не собирался читать, а уж тем более шить. Спать ему тоже не хотелось.
Ма посмотрел на часы, часы показывали пять тридцать утра. Для любого человека это неоспоримо раннее время. Ма ничуть не удивился прерванному сну и не мучился из-за раннего пробуждения. Рано вставать было его хобби. У него, как у человека полувоенного, не было привычки предаваться неге, валяться в постели ради тепла и уюта. К тому же он ещё с ночи решил, что сегодняшний день станет для него днем расплаты. Он исполнит то, что собирался сделать уже целый месяц, но по разным причинам, зависящим и не зависящим от него, сделать не смог, всё откладывал на подходящее время. Вот что он задумал – пойти с повинной.
- Признаюсь во всех грехах (слово «преступлениях» подходит больше, но я его страшно боюсь), которые совершил, занимая ответственные должности, куда меня назначали, считая перспективным, куда ужом или змеёй полз и доползал сам. Пусть меня судят как государственного преступника. Пусть будет скандал, громкий скандал, способный потрясти устои нравственности моих коллег.
Куда пойти с повинной, к прокурору, в милицию или в органы безопасности, он собирался решить по дороге, всё равно идти в одну сторону, все службы расположены рядом. Настроение у него было прекрасное и даже чуть-чуть весёлое.
В истории известны такие случаи, когда человек хочет искупить свой грех, разные обстоятельства толкают людей на такие поступки. Например, Бальзак добивался своего ареста, чтобы почувствовать себя арестованным и заключенным: чего он только не наговаривал на себя, стараясь найти подходящий повод для ареста.
Мотивы у Ма были сложнее, чем у Бальзака. Ма добивался публичного суда, чтобы общество, которое он обманывал и доверие которого не оправдал, вынесло ему справедливый приговор. Он готовился пойти в тюрьму, на каторгу, вынести тяжесть любого наказания, но искупить вину перед гражданами, которых он когда-то несправедливо обидел, предал, жестоко обманул.
Злополучного случая, который заставляет людей совершать что-то несвойственное им или совсем несуразное и необдуманное, с Ма вроде бы и не было.
Правда, третьего дня с начала месяца, кажется в четверг, Ма пересекал главную площадь города, подходя к дому Советов, месту своей работы. Главная площадь знакома всем без исключения жителям города, поэтому в моих подробных описаниях не нуждается. Скажу лишь, что это красивейшее место в городе. На площади в своё время был возведён шестиметровый постамент вождю пролетарской революции. Думаю, что постамент ставили не с целью художественного оформления площади, а как напоминание чиновникам, работающим в здании дома Советов, каких идей им держаться.
Идеи мировой революции и светлого будущего всего человечества сейчас, как вы знаете, потеряли былую актуальность, а монумент продолжает стоять на своем месте, независимо от того, живы идеи или как-то потихоньку скончались. Ма, каждый раз проходя мимо скульптуры, если был один, низко кланялся и шёпотом произносил слова благодарности за то, что вождь революции учредил службу, где Ма сделал свою замечательную карьеру и благодаря этой карьере многого достиг. В тот четверг, приближаясь к памятнику, Ма показалось, что вождь кивнул ему головой и чуть дернул рукой, как бы предлагая подойти ближе. Ма подошел к вождю довольно близко и привычно склонил голову. Вождь с высоты своего постамента неожиданно и выразительно заговорил, не двинувшись с места и не шевеля каменными губами:
«Хочешь жить счастливо, возврати государству всё неправедно нажитое тобой. Или продай все по закону и выручку отдай детям-сиротам».
Пока вождь говорил, Ма не смел поднять головы, и поэтому не мог убедиться в реальности происходящего, а причин сомневаться в нереальности случившегося не было никаких, и принять это за галлюцинацию Ма не посмел. Голос вождя был строг, а приказ и странным, и неприятным. Не было похоже, что вождь просит его об этом как об одолжении, которое по своему усмотрению Ма может выполнить, а может и не выполнять. Оракул был строг, Ма не мог его ослушаться. Дома Ма много раз прослушал пластинку с голосом вождя, чтобы распознать голос. Чем больше он слушал пластинку, тем больше убеждался, что это был его голос, голос вождя.
Может, после этого Ма первый раз в жизни, по ассоциации, подумал о всеобщем счастье, большом и возвышенном, о духовном и прекрасном, что есть в человеке, и увидел, что он лишен всего этого, признав себя человеком усталым, загнанным обстоятельствами жизни в паучью щель. Он принял решение во что бы то ни стало выбраться из этой щели. Может, причина была другой. Может, он влюбился, может, что-то эмоциональное, невзначай замеченное им встряхнуло его, согрело в лед замерзшую душу. Одним словом, с ним что-то произошло.
- Да, я устал от окружающей лжи, которую сам развожу вокруг себя, как мух на навозной куче. Чего только стоят наши отчеты об успехах уезда и благополучной жизни населения. С ума можно сойти.
Столь легкая на первый взгляд ложь постепенно сделала его жизнь невыносимой. Он вдруг понял, что ложь - это тяжелый камень, носить его всегда с собой невозможно и нет в этом нужды:
– Я ещё не на каторге и ради чего мне нести тяжкий груз? Пора выбирать – или изменить свою жизнь, начав её как бы снова, или оставить всё так, как есть, как жил всю жизнь. А может, свести с ней счеты, и пусть меня осуждают и те, кто любил, и те, кто возненавидел. Что я знал, кроме забот? Где мои часы или хотя бы минуты радости? В чем смысл моей личной жизни?
Свой замысел пойти с повинной Ма держал в тайне от всех. Посоветоваться о своем намерении было не с кем, а рассказать о странном повелении вождя тем более было некому. Кто поверит?
Жена обругает и заставит обратиться к врачу. Дочь тоже, кроме как сумасшедшей, его затею не назовёт, но, наверно, ещё спросит: «А на что жить будешь, герой? На свою пенсию? Всё, что нагрёб за эти удачливые годы, у тебя непременно конфискуют, и нас зацепят».
Поговорить с кем-то из своих подчиненных представлялось ему более, чем гнусным:
Подчиненные лишь посмотрят безразлично в рот и промычат что-то нечленораздельное, как глухонемые, сигнализируя, что не поняли, о чем речь. Какие могут быть советы? Все, к кому он обратится, скажут одно и то же:
- Менять жизнь уже поздно! Надо было делать это раньше – скажет первый.
- А когда раньше? Раньше мыслей и желаний таких не было. И почему поздно сейчас? Объясните?
- Вас сочтут за сумасшедшего, если поверят в реальность ваших намерений, - скажет второй.
Такому суждению Ма нисколько не удивился. Он привык к таким оценкам.
- Всегда, когда человек хочет сделать что-то здравое, особенно справедливое, его называют сумасшедшим.
- Так покончить с прошлым и начать новую жизнь невозможно, как бы вы того не хотели. Да, вам этого и не дадут сделать, - начнёт рассуждать третий.
- Вот это правда, не дадут. Всем одновременно придти к мысли, что нужно жить праведно, никак невозможно. Я всегда был один из вас, и мне это не то, что надоело, а стало невыносимо. Удушье! – вёл диалог Ма со своими мнимыми оппонентами.
Ма лучше других знал, что он добьётся своего, поэтому решил ни с кем не советоваться. Он обойдётся без чьих-либо советов, как обходился всегда.

Жизнь Ма, как всякого благополучного человека, протекала размеренно, спокойно и в своё удовольствие. Во всяком случае, так казалось со стороны. Истинную цену своего благополучия знал только он сам, но хранил тайну цены и знания так глубоко в своей душе, что старался как можно реже туда заглядывать. Сам он считал, что ему его жизнь удалась, пока не появились первые сомнения, после услышанного наставления каменного вождя.
До этого момента всё шло прекрасно. Домочадцы не докучали его заботами об улучшении быта, их быт был устроен самым лучшим образом, дом ломился от достатка. За это отвечал Ма, как и положено мужчине. Ему доставляло удовольствие что-нибудь принести в дом, и ему было приятно доставить себе такую радость.
Он не засиживался перед жидкокристаллическим экраном и не слушал телевизионных комментаторов и политических обозревателей, круглосуточно вещавших о мировых катастрофах, успехах террористов, премьер-министров и президентов фирм и государств.
Его не волновали события, происходящие в мире - голод в африканских странах, техногенные катастрофы. Его не тревожили ни бедность, ни пьянство, ни низкая урожайность, ни высокая смертность, ни безработица в собственной провинции, за которую он, по чьему-то меткому выражению, отвечал головой. Что мог сделать он, не обладая ни способностями, ни знаниями, ни любовью и уважением к людям? Достаточных средств, чтобы поддержать в провинции нормальной образ жизни, не было, а те, что были, расходовались без ума и даже разворовывались без должной изобретательности, но со сноровкой. Была лишь власть, а это ничто, когда не знаешь, как её употребить для общественной пользы. Ма оставалось одно - как можно ловчее имеющиеся возможности использовать для своей выгоды и обогащения, не гнушаясь ничем. Он не помнил случая, когда бы отвернулся от своей выгоды, А выгода его была во всём. Даже купец, продавая товар, знает, сколько он за него заплатил и сколько трудов потратил, поэтому просит больше, чем заплатил. За предоставленную должность Ма ничего не платил и своих трудов не тратил. Он только искал свою выгоду и получал её везде, где нельзя и где можно.
– Слава Богу, - думал Ма, - свою жизнь устроил по-королевски, всё есть.
«Отвечать головой» за провинцию Ма не собирался, понимая, что это фраза не имеет отношения не только к нему лично, но и к действительности. Она единственная не вызывала у Ма никакого страха, хотя он боялся всего. Боялся долго спать из-за того, что может не проснуться, боялся пить и есть из-за того, что могут отравить, боялся ездить на авто из-за того, что может попасть в аварию. Но, несмотря на страхи, всё приходилось делать и делать ежедневно.
За свою деятельность на государевой службе Ма не отвечал даже грязью из-под ногтей и трясся всю жизнь в ожидании кары напрасно. Никто его не преследовал, никто с него ничего не спрашивал, и он не был исключением из правил.
Ко времени, о котором говорится в рассказе, Ма достиг прочности брони и весьма завидной должности. Ни один экономический кризис не мог разрушить его благосостояния. Немалые денежные средства и недвижимость, принадлежащие ему, не находились в коммерческом обороте. Он не хотел рисковать состоянием и афишировать роскошь, чего доброго найдутся завистники.
Он мог позволить себе всё, кроме одного – уехать из страны, гонимый нуждой. Нужды уезжать как раз не было. Впрочем, случись такое, он был бы никому не нужен ни там, ни здесь. Но не исключено и такое – случись ему бежать за рубеж со всем нажитым имуществом, люди в провинции вздохнули бы с облегчением и никогда бы не пожалели об этом побеге.
Ощущение внутреннего гнета и потерянности раньше не посещало его. И вдруг оно возникло, пришло откуда-то свыше, но уж точно не из сердца. Видимо, всё-таки каменное изваяние стало причиной его расстройства. Это оно возгласило ему о необходимости жить свободнее и счастливее. После этого он почувствовал себя жалким, обиженным и одиноким, не находил себе места и не узнавал себя, понимая свою служебную непригодность, ощущая свою никчемность.
- За какие грехи нашла на меня такая напасть? Ладно, первородный грех давно раскрыт в религиозном учении. Но в чем мой личный грех – в просчетах, ошибках, помыслах, злодеяниях, и с чего всё так некстати началось?
Ма припомнил случай, который, впрочем, никогда не забывал и вспоминал о нём лишь в моменты сомнений. Этот случай он принял за первое крупное нарушение служебной морали, если не называть это преступлением. Первое грехопадение, хотя в первенстве его Ма всегда сомневался. Что-то было и до этого, пусть мелочнее, но было раньше.

Однажды оперативные работники секретной службы по подозрению в распространении наркотиков задержали человека без определенных занятий по кличке Барон. Было известно, что Барон даёт деньги в долг, занимаясь профессионально ростовщичеством. Среди его клиентов были и наркоторговцы. Они брали деньги у Барона, когда появлялись крупные партии наркотиков, а им нечем было расплачиваться с поставщиками. На первых допросах Барон дал согласие сотрудничать со следствием. Он был не на шутку напуган, что его заметут, и ему не хотелось снова оказаться на зоне, где он провел около шестнадцати лет за четыре ходки. Барон выдвинул встречные условия, что говорить он будет только с главным начальником. Ма принял предложение Барона и пришёл к нему в камеру для разговора. Ма надеялся, что через Барона им удастся накрыть сеть наркоторговцев. Барон заверил Ма, что он наркотиками не торгует, боится их и близко к ним не подходит. Он занимается субсидированием частных лиц, которые, может быть, и занимаются наркотиками, но он, Барон, об этом ничего не знает. Он дает деньги в долг под проценты и свою предприимчивость не считает преступной. На что люди тратят деньги, взятые у него в долг, он не интересуется. Для него важно, чтобы деньги и проценты заёмщики возвращали в срок. Он даже обещал показать и показал список должников, но подозреваемых в торговле наркотиками в этом списке не оказалось. Ма предположил, что сумеет завербовать Барона, нужно только какое-то время, и Барона отпустили, не предъявив обвинения и не извинившись за задержание.
Ма расстался с Бароном в надежде на скорую встречу. Барон тоже надеялся на встречу, ему такое знакомство было на руку. Он знал выгоду быть осведомителем при своих коммерческих занятиях, пахнущих криминалом, ведь с должников иногда приходилось выбивать долги и силой, похищать людей и угрожать расправой.
Прошло несколько дней, и состоялась первая встреча, затем вторая, третья, после этого счет встречам можно было не вести, достаточно сказать, что в последующем встречи проходили регулярно, с частотою не менее одного раза в месяц. Вторая встреча прошла тайно от всех. Барон должен был передать имеющуюся у него информацию. Ма в целях конспирации предложил встретиться в универсаме у стола, где покупатели складывают свои покупки, если в этом возникает потребность. Барон должен был передать информацию, положив её в фирменный пакет универсама. Ма, сделав некоторые покупки для дома, подошел к столу, где его уже ждал Барон, с видом, что они незнакомы. Ма стал перекладывать сделанные покупки из пакета в пакет. В это время Барон пододвинул к Ма такой же пакет. Ма взял его, присоединил к своим двум пакетам и вышел их магазина. Барон вышел из магазина следом за Ма, на минуту или две позже.
Ма торопился добраться до дома, чтобы посмотреть, что же за информацию ему предоставил Барон. Не вытерпев, он заглянул в пакет, который ему передал Барон, ещё не добравшись до дома, и увидел там три свертка. В двух свертках оказались парфюмерные наборы – один для женщин, второй для мужчин.
- Дорогие, - заключил Ма. Что было в третьей упаковке, угадать было нельзя, так как она была обвернута в плотную цветную бумагу. Ма не стал её разворачивать в машине.
Дома, развернув сверток в красивой бумаге, Ма увидел бархатную коробку и открыл её. Там лежала солидная пачка иностранной валюты - долларов. Ма спокойно пересчитал деньги. Сумма в два с половиной раза превышала все годовые выплаты Ма на официальной службе. Мысль задержать Барона за попытку подкупа не пришла в голову. Ма освободил бархатную коробку от валюты и положил валюту в сейф для охотничьих ружей. Женский парфюмерный набор отдал жене, которая удивилась такому дорогому подарку без всякого повода - не ко дню рождения и не к празднику, - догадавшись, что муж не сам потратился на такую роскошь. Мужской парфюмерный набор Ма по случаю вручил своему вышестоящему начальнику при первой же их встрече.
На следующий день Ма пригласил Барона к себе в управление. Ма протянул Барону бархатную шкатулку - спасибо за информацию, я в ней не нуждаюсь – с этих слов Ма начал разговор с Бароном.
Барон, увидев свою шкатулку, побледнел, и стал лепетать что-то несвязное про то, что он хотел…. Он уже думал о своей неудачной выходке и готовился к новому задержанию, а в голове вертелась мысль:
- Мало положил. Мало.
Но когда в дрожащей руке Барона очутилась шкатулка, и он почувствовал в ней недостающий вес, лицо его просияло. Он понял, что будет находиться под защитой и опекой надежной государственной службы, лучшего он и не желал. Мысли Барона потекли в другое русло:
- Заглот, заглот наживы, теперь ты у меня на крючке и не сорвешься.
Ма с этого момента по-настоящему почувствовал, как меняется жизнь человека, если у него есть немного лишних денег. На каждой их встрече Барон старался хоть чем-нибудь умилостивить Ма. Ма тоже не оставался в долгу и показывал Барону свою благосклонность и выражал готовность содействовать бизнесу Барона.
Назвать в рассказе этот сюжет подкупом не поворачивается язык. А, впрочем, подобные сюжеты встречаются уже у древних греков: Пелопс, любимец Посейдона, в честь кого был назван город Пелопоннес, чтобы выиграть состязания в гонках на колесницах и жениться на дочери Эномая, царя Элиды, подкупил возничего Эномая Миртила и добился своего. Эномай погиб, так как его возничий подпилил колёса колесницы. Пелопс выиграл тем самым гонку и женился на дочери Эномая Гипподамии и стал царем Элиды.
Теперь, поверив в простоту и легкость получения непредвиденных доходов, Ма сам искал случая для знакомства с людьми, имеющими деньги и зарабатывающими их, прибегая к ухищрениям или нарушениям закона. Такие люди становились его клиентами. Потому что человек честный мог и не делиться ни с кем, и предъявлять такому предпринимателю обвинение в нарушении закона повода не находилось. Другое дело, человек бесчестный, переступивший закон; за сокрытие нарушения нарушитель готов платить. Нужно было только вычислить таких людей и намекнуть им, что они нарушили закон, сказать им, какой срок за это полагается, или сказать, какие убытки они могут понести за свои нарушения, а затем сделать коммерческое предложение. Впрочем, сами подозреваемые и задержанные всегда торопились с выгодными предложениями.
Продолжение следует.